Режиссер: Валерий Тодоровский
В ролях: Оксана Акиньшина, Антон Шагин, Сергей Гармаш, Алексей Горбунов, Ирина Розанова, Олег Янковский и другие.

Образцовый спортсмен, комсомолец и просто красавец Мэлс (Антон Шагин) во время очередной облавы на так называемых стиляг, людей в розовых туфлях и салатовых пиджаках, неосторожно влюбляется в Пользу (Оксана Акиньшина), самую дерзкую и разноцветную. Парень до того проникается образом жизни новых «знакомых», что нависает угроза сдачи партбилета. А для 1955 года это решение, мягко говоря, с последствиями.

Мы тоже в деревне наряжались, девок пугать!

В этой стране, где даже громко чихнуть нельзя, он просто танцует!

Что было в 50-е? Смерть Сталина, приоткрытие «железного занавеса», коммунальные квартиры… Свободы в то время никто не хотел, но те немногие, что повседневно ею наслаждались, – широкой души бедняки и богема, наплевавшие на госстрой посетители «Коктейль-Холла» – чиновники, вдовы Великой Отечественной, проститутки и музыканты, – дали течению неожиданную поддержку. Но противоположные взгляды на стиляг разделяло все-таки большинство. Любая попытка шагнуть в мир лоска и джаза либо строго пресекалась, либо влекла за собой длительные скандалы.

Тем не менее старшее поколение не сказать что одобряло свободолюбивые порывы детей, но старалось сильно не трогать. Особо везучим давались советы, из сундуков вынималась одежда, заграничные вояжеры снабжали всем нужным и важным. О какой политике, нравственности под кнутом, облике зашоренных тридцатых может идти речь, когда «калитка открылась»?

До свидания, мама, до свидания, мама!

Когда будешь налегать на английский, делай это тише, чем в прошлый раз, understand?

А дети, они же на шаг впереди: вроде и не выросли, но уже пролетариат, и за монотонный труд в преддверии перестроечного времени, за поднятие науки, искусства и дипломатии не хотят читать стенографические отчеты съездов партии (один такой моя бабуля держала исключительно в туалете – страниц хватило на год), заучивать «Капитал», вешать портреты почему-то дорогих сердцу униженного народа Ленина и Сталина, топтаться под шлягеры Утесова и одеваться в одинаково противные серые пиджаки.

Здравствуй, Америка! В этой эпохе, которой никогда не существовало, в нашей стране, которой уже нет, живут немногочисленные, но очень дружные люди, непохожие на других. Они жадно смотрят через дырку в пограничном заборе на Глена Миллера и Чарли Паркера. «Чем мы хуже?»

Вот и неклассифицируемая Польза – девушка свободная, неприступная, особенная, смелая, просто образец для подражания, не носи она цветных тряпок. Трудно не влюбиться. Вот Фред, открытый сердцем и душой, ежевечерне созывает в «Кок» всех неприкасаемых. А вот Мэлс…

Скованные одной цепью, связанные одной целью…

Давайте вспомним, что означает имя Мэлс. В нем зашифрованы святые для нас имена: Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. А теперь давайте подумаем, что означает небрежно выброшенная им буква С.

Отношения «штатников» и комсомольцев выносятся чуть ли не на апокалиптический уровень: сталинский размах облав на стиляг дышит НКВД, каторгой и расстрелом, но оборачивается в итоге безобидной стрижкой коков, чулок и оранжевых галстуков. Правда, пока не дошло до ВЛКСМ.

Комсомольцев несравнимо больше, в «Стилягах» они чуть ли не приспешники Третьего Рейха: хладнокровно манипулируют ножницами, отрезая девушкам локоны, вытягивают руки на партсобраниях и пинкфлойдовскими молотками шагают по головам всех «оступившихся». Ради чего? Как говорил дядь Митяй, «По горну вставать, по свистку купаться, под барабан строем шагать, под баян обедать. А если все это будешь делать хорошо, то в гробу будешь лежать под оркестр…» Нет, правда. Мэлс потому и убегает – именно убегает (третий взрослый), и, наверное, правильно делает. В этом читается четкая метафора: по-настоящему советский мальчик с самым что ни на есть советским именем разворачивается грудью к Западу, как впоследствии поступит и вся страна.

Чтобы настоящим стилягой стать…

Я понимаю, в гостях оставить заколку, или шарфик, невинность, в конце концов! Но чтобы оставить в гостях лифчик – как такое вообще возможно? Не понимаю.

Музыка в фильме, волнующая и узнаваемая с первых аккордов (выкрик из зала: «О, «Чайф»!»), не живет сама по себе, не отрезается от действия и недурно вплетена в общий план. Она вмещает в себя ответы на все происходящее, чувства героев, несет в себе «энергию вот отсюда» и счастливую коду. Даже трагизм показан сквозь розовые очки, методом пения хитов 80-х и четкой хореографии. И знаковость всего происходящего отмечается гениальными интерпретациями песен Хавтана, Цоя, Бутусова, Мазаева – тоже в некотором роде нонконформистов своего времени.

Отдельная песня – атрибутика рисованной в воображении американской жизни. Где можно достать туфли, юбки, костюмы и галстуки сумасшедших расцветок? А саксофон, который, по словам одного из героев, приравнивался к холодному оружию? Советской России не стало совсем недавно – все помнят, что такое «из-под полы». Многие, возможно, вспомнят радиоприемники «от Парижу до Магадана», на которых можно было поймать Summertime из Берлина. Этот душевный пунктик непременно вызовет щенячий восторг у людей поколения 50-х: детям и внукам, для которых сейчас существует по меньшей мере сотня магазинов с яркими платьями, косметикой и музыкальными инструментами, а литература разрешена всякая, будет что рассказать!

Я, пожалуй, отпущу попутный ветер и останусь навсегда…

Создавая фильм-мечту, Тодоровский хитро подмигивает зрителю и откровенно дурит его. Потому что нельзя бросать кирпичом с размаху в самое светлое и чистое – в свободу выбора и честные чувства. И акценты ставятся совершенно верные: неважно, какая эпоха, кто у власти, что говорят родители и что думают прохожие, важно то, что это было, что это переживается, это практически первый виток истории свободомыслия. Радикального свободомыслия как ответ на поствоенную нищету и бардак, жажда заслуженного главного приза, признания в себе настоящего живого человека, черт возьми.

По причине этой легкомысленности в течение всего фильма горло зрителя сжимает беспощадная рука дурного предчувствия. Вот-вот, еще чуть-чуть, и случится что-то страшное, непредотвратимое, – слишком все радужно. Но единственная на весь фильм «страшная правда» заключается в авторитетном заявлении Фреда, что в Америке стиляг нет.

А ведь их нет по одной простой причине – там можно всё. Западное поколение мнимых бунтовщиков и музыкальных хулиганов давно стянуло с себя красные банты и модные манжеты. Там стремительно развивается капитализм, для которого важнее лейбл, а не цвет. Идея, а не форма.

«Но мы-то есть», – говорит Мэлс и, собирая на Тверской представителей неформальных движений всех времен и калибров, подводит под фильмом жирную закономерную черту:

Ты знаешь, ведь все не плохо,
Этот стиль побеждает страх.
Эта дивная, злая, смешная эпоха
Нас с тобою не стерла в прах…

«Золотая» картина Валерия Тодоровского, создателя «Страны глухих», «Тисков» и множества других сильных фильмов, могла быть только такой – яркой, поэтичной, музыкальной, средоточием талантов в актерской, операторской, художественной работе. Так красиво, возвышенно, восторженно и просто описать то время смог бы не каждый. Но самое главное: фильм-то, ребята, про любовь! Ведь только глупец мог в пятидесятые удариться в стиляги «просто так»: нужны была зверская выдержка и оптимизм, защита в виде папы из МИДа или разрушительная любовь к джазу, буги и девушке.

Благодарим за сотрудничество «Киномакс-Победа».